История Северного Кавказа (до XXв.) (31 гр. 1 сем. Болурова Аминат Ниязбиевна)

"Северный Кавказ в первой трети XIII века" определяет оценку последствий вторжения Чингизидов, в 1222 г., вышедших на Северный Кавказ. Сведения о столкновениях Чингизидов с алано-половецкими войсками, не давших перевеса никому, заставляют увидеть причины создания подобного альянса во временном совпадении интересов половцев и аланов перед лицом внешней угрозы. Но он мог сложиться и на основе кровно-родственных (брачных) связей, косвенно подтверждаемых следами тюркизации части аланов Змейского катакомб-ного могильника.

Любопытны и аргументы, при помощи которых Чингизидам удалось разъединить союзников: "мы и вы - одного рода", - было сказано половцам, - "и одной веры". Учитывая "тюркско-монгольские" истоки многих монгольских традиций, сложившихся еще в Центральной Азии, они и могли стать одним из побудительных мотивов последующего ухода половцев.

Разгромив аланов, Чингизиды, вопреки существующим мнениям, не вторгаются вглубь Северного Кавказа; дальнейший путь вдоль Главного Кавказского хребта, с пересеченной местностью, лесами и реками, изобиловавший аланскими бытовыми (к тому же, с мощной фортификацией) памятниками, мог сильно задержать их в регионе. Здесь достаточно вспомнить описания позднего времени - об осаде и взятии Maraca. Чингизиды предпочли уйти из региона через половецкие степи. Рассматривается нами и версия о географии бегства части половцев в "горы леса и болота". Локализация части спасавшихся половцев на Верхней Кубани удобно объясняла причины концентрации здесь тюркоя-зычного анклава - предков современных карачаевцев и балкарцев. Но, при наличии здесь "гор и лесов", вряд ли можно надеяться на выявление следов болот, даже при разливах Зеленчуков. Горы, леса и болота (лиманы-?) есть и на Нижней Кубани, где на прилегающих к ней территориях восточного берега Черного моря известны курганные группы, в свое время связывавшиеся с интересующими нас группами половцев, при отсутствии таких следов на Таманском полуострове.

Рассматриваем мы и версию о массовом запустении верхнекубанских городищ, росте числа могильников, породившую гипотезу о наступлении периода "смут", "усобиц" и феодальной раздробленности в регионе. Предположение, подкрепленное и ссылками на сведения епископа Феодора и Юлиана, требует уточнений. Феодор и Юлиан описывали события, происходящие, как минимум, через 4 года после вторжения Чингизидов, к тому же, повествовали о Подонье и Причерноморье. Если детально рассматривать возможный маршрут движения Феодора от Херсона к "Аланской епархии", учитывая разные точки зрения, то он действительно проходит вглубь региона "на 60 дней пути", но не по золотоордынской равнине (В.А. Кузнецов). Место его высадки заманчиво определять у места впадения р. Мзымта в Черное море (окрестности Сочи), где известны и крупные христианские храмы, функционировавшие вплоть до позднего средневековья. Предпочтительно здесь же, а не на Нижнем Архызе, размещать и центр "Аланской епархии". Отсюде резонно отсчитывать и "60 дней пути" вверх rio р. Мзымте, выводящий сначала к Большой Лабе с ее городищами и далее, к Нижнему Архызу. Эта локализация вполне объясняет и причины активной деятельности в "Аланской епархии" выходцев из Лазики, Авасгии  и Трапезунда, а также совместное участие в общих мероприятиях (XIV в.) аланского эпарха вместе с церковными лидерами "из Смирны, Болгарии и Трапезунда" в бассейне Черного моря. В районе Сочи (близ указанных храмов и на могильнике "Южные культуры") известны "аланские погребальные комплексы" XIII-XIV вв., ретроспективно документирующее конкретную географию локализации аланов, в самом начале XIII в. "занявших почти всю Скифию и Сарматию", "вплоть до Иверии". Картина полной "раздробленности" по Феодору и Юлиану больше применима к "аланским местечкам" Подонья; ее переносу на ситуации на Центральное Предкавказье противоречит и грузинский "Хронограф", сообщавший о дружном участии "овсов", "дурдзуков" и других "горцев тех мест" в обороне Тбилиси на стороне войск Русудан в период вторжения Джалал-ад-Дина в Закавказье. Дополняют картину и находки монет Джалал-ад-Дина и Русудан на территории Северного Кавказа, которые мы рассматриваем во втором параграфе: "Северный Кавказ в период между 1222 и 1230-ми годами" этой же главы.

Опираясь на находки фрагментов поливной керамики и деталей архитектурного декора (Майртуп, Курчалой, Верхний Джулат), мы расцениваем их как артефакты "северовосточно-азербайджанского" происхождения. Аналогии из Азербайджана датируются Х1Т- XIII вв. (Т. Достиев); северокавказские их образцы - со следами производственного брака, позволяющего видеть в них продукцию "азербайджанских" ремесленных центров, восстановленных после 1220-х гг. Они, вероятно, поступали через Дербент и Дарьял, оказываясь на Северо-Восточном Кавказе и в восточном При-дарьялье после событий 1222-х годов, и свидетельствуют о возможном восстановлении торгово-экономических взаимоотношений.

Аналогично расцениваются редкие находки деталей архитектурного декора "азербайджанского" происхождения и образцы поливной керамики "жинвальского" облика с Верхнего Джулата. Наряду с находками керамики показателен и нумизматический материал.

Монеты от имени Хорезм-шаха Джалал-ад-Дина происходят из округи Дербента и оцениваются как перечеканка (1226 г.) грузинских монет из состава тбилисской казны, захваченной им в Тбилиси. Кратковременное их хождение в Грузии, Азербайджане и в округе Дербента позволяет вести речь о возобновлении (первая треть XIII в.) торговых операций Закавказья с указанными территориями (И.Л. Джалаганиа). Предположение дополняется единичными находками монет Русудан и двумя их кладами. Монеты Русудан из Дербента, Майртупа  и из Краснодара следует рассматривать как платежные средства. Монеты из горной Ингушетии  и из "пещерных склепов" Северной Осетии можно связывать и с монетами из вознаграждения, выплаченного Русудан"овсам" и "дурдзукам"за военную помощь в обороне Тбилиси от Джалал ад-Дина, несмотря на поражение.

Надеждинский и Хадыженский клады монет Русудан вряд ли можно воспринимать только как имущество грузинских "офицеров и гражданских чиновников" из окружения Русудан, после поражения под Тбилиси бежавших на Северный Кавказ. Наличие точно таких же кладов в Закавказье (Е.А. Пахмов), находящихся на торговых трассах эпохи, заставляет рассматривать их на Северном Кавказе, иначе. Обнаружение двух кладов монет Русудан на Северном Кавказе было сопряжено со строительством двух российских укреплений XIX в., выбор мест под которые определялся стремлением к их труднодоступное™ и господству над окружающим ландшафтом. По тем же критериям обычно выбирали места под средневековые поселения и городища, "перекрытые" крепостями XIX века, на территории которых были зарыты оба клада грузинских монет. Рассматривая их как длительные накопления платежных средств, тяготевших к транзитной дороге вдоль восточного берега Черного моря ("дорога Запада" грузинского "Хронографа" XIV в.), сокрытие обоих кладов следует сопоставлять с началом второго нашествия Чингизидов конца 30-х годов XIII века. Косвенно на это указывает и находка серебряной монеты Русудан 1230-х годов из Азова.

Факт хождения монет Джалал ад-Дина, а затем монет Русудан по территории региона вплоть до конца 30-х годов XIII века заставляет ставить вопрос о возрождении торгово-экономических (и иных) взаимоотношений с Закавказьем, продолжавшихся вплоть до второго нашествия Чингизидов. Следовательно, картина "смут" и "раздробленности" в регионе вплоть до конца 1230-х годов не подтверждается.